Так уж вышло, что в последнее время я не заглатываю какую-то одну книжку и мне почти всё равно, какой текст воспринимать. Так что сейчас я распыляюсь на всё, что попадается под руку: на кухне лежат "Герои на все времена", рисую и занимаюсь мелочевкой дома под "Камо грядеши"
(ну, и видимо к ней же в пару на столе второй день валяются "Жизнеописания" Плутарха), в телефоне загружена очередная книжка Шефнера, а на работе под всякую рутину закачала "Клуб Дюма, или тень Ришелье". От всего этого разнообразия довольно странные ощущения остаются...
О личных урбанонимах.Я вышел на людный Средний проспект и направился было в сторону Гавани, но потом свернул на линию Грустных Размышлений. В дни неудач и невзгод я любил пройтись по этой тихой улице. Конечно, официально она так не называлась, это я дал ей такое название. Дело в том, что на Васильевском почти все линии-улицы безымянны, у них только номера. А я никогда не любил чисел, цифр и номеров. Поэтому некоторым василеостровским линиям я дал свои названия. Пользовался я этими названиями в одиночку, для всех других людей на свете значения они не имели. Была у меня Пивная линия -- там находилась одна уютная пивнушка, в которую мы с Костей, Гришкой и Володькой иногда заглядывали; была Многособачья улица -- там почему-то всегда гуляли собаковладельцы со своими псами; была Сардельская линия -- там в магазине мы покупали сардельки; была Похоронная линия -- по ней проходили похоронные процессии на Смоленское; была Интересная линия -- однажды летом я увидал человека, который ехал по ней на велосипеде, надев на шею деревянное очко от унитаза,-- багажника на велосипеде не имелось, и для велосипедиста это был единственный выход из положения; со стороны все выглядело очень интересно. Одну линию мне пришлось переименовать. Однажды я нашел на ней трешку и назвал Счастливой, но вскоре получилось так, что мы с Костей ввязались на этой улице в драку, и сила была не на нашей стороне; нам надавали батух. Пришлось переиначить линию эту из Счастливой в Мордобойную. А сейчас я шагал по линии Грустных Размышлений и размышлял о сегодняшних неприятностях.
© Вадим Шефнер. Сестра печали. Только к концу первой главы "Клуба Дюма..." поняла, что несколько лет назад я видела его экранизацию. Только с очень другим названием. Я не слишком помню сюжет фильма, но с именами Дюма и Ришелье он у меня точно не ассоциировался. Название фильма я тоже не помнила, но почему-то сразу узнала, когда встретила в тексте. А ещё я очень хорошо запомнила актёра, игравшего главную роль
(странно было бы не запомнить) и для меня оказалось некоторым шоком, когда я поняла, что именно
он играл человека, описанного в книге.
Наверное, я скопировала сюда эту длинную-длинную цитату с описанием именно для того, чтобы понять: действительно, лучшей кандидатуры было бы не найти. В рецензиях видела несколько заметок, что Р. Поланский не использовал возможности его актерского мастерства. Судя по всему, книги они не читали...
Впрочем, огорчений, что книгу изрезали и жутко ужали во время экранизации - тоже выше головы. Даже имя героя немного изменили. Может быть - читать (или слушать) я только начала. А фильм мне всё равно понравился...Артуро Перес-Реверте. Клуб Дюма, или Тень РишельеЯ познакомился с Лукасом Корсо, когда он явился ко мне с "Анжуйским вином" под мышкой. Корсо был своего рода наемным солдатом у генералов-библиофилов, то есть промышлял охотой за книгами по заказам клиентов. [...] они [клиенты] никогда не пачкают рук и не пятнают совести. На то существуют такие типы, как Корсо, которые ничем не брезгуют. Тем они и полезны.
Корсо сдернул с плеча холщовую сумку и бросил на пол, к ногам, обутым в нечищеные английские ботинки; потом уставился на портрет Рафаэля Сабатини [...]. Краешком глаза я наблюдал за реакцией Корсо и заметил, как он ухмыльнулся, усаживаясь в кресло; гримаса получилась какой-то ребячливой; он стая похож на кролика из мультфильма, когда тот впервые показывается в конце улицы и сразу завоевывает безоговорочную любовь зрителей.
Со временем я узнал, что Корсо умеет улыбаться и совсем иначе - как жестокий, изголодавшийся волк. Вернее сказать, умеет выбирать маску, соответствующую обстоятельствам.
[...]Корсо достал откуда-то сигарету без фильтра - такую же мятую, как его старый плащ и вельветовые брюки. Он вертел сигарету в пальцах и рассматривал меня сквозь очки в железной оправе, которые, косо сидели у него на носу, глядел из-под упавшей на лоб пряди уже чуть седоватых волос.
[...] Он потер переносицу, явно прикидывая, до какой степени та информация,ради которой он ко мне явился, обязывала его быть откровенным. Потом скорчил новую гримасу - уже третий вариант - и стал похож на невинного и простодушного кролика. Да, Корсо, несомненно, был профессионалом.
[...] - И вы все это прочитали?
- Нет. Я, конечно, работаю с книгами, но не обязан их читать.
Он лгал. Или, по крайней мере, сгущал краски. Он принадлежал к породе людей основательных и добросовестных; прежде чем нанести визит, он разузнал обо мне все, что мог, полистал все мои работы, которые сумел добыть. Он был из числа тех запойных читателей, что с самого нежного детства алчно проглатывают любой печатный текст. Правда, я до сих пор cчитаю маловероятным, что хоть в какой-то период детство Корсо заслуживало названия "нежное".
- Понимаю, - сказал я, только чтобы не молчать.
Он наморщил лоб, соображая, не забыл ли чего, потом снял очки, подышал на стекла и протер их мятым платком, извлеченным из бездонных карманов плаща. Упомяну, кстати, что его не по размеру большой плащ, кроличьи зубы
и миролюбивое выражение лица создавали обманчивое впечатление слабости и безволия. На самом деле Корсо был крепок и упрям, как кирпич. Черты лица у него были тонкими и резкими, словно оно состояло из острых углов, а глаза
смотрели очень внимательно, хотя начинали лучиться простодушием, как только Корсо угадывал, что собеседника можно подсечь именно на простодушии. Порой он выглядел даже неуклюжим и вялым, особенно когда позволял себе расслабиться. Есть такие беспомощные и бесприютные на вид существа - знакомые угощают их куревом, официанты наливают им лишнюю рюмку, женщины горят желанием немедленно взять их под опеку. До окружающих слишком поздно доходит, что их одурачили. А лицемер уже во весь опор скачет прочь, добавив на рукоять своего кинжала новые победные зарубки.
[...] Корсо что-то записывал. Позднее один его знакомый скажет о нем при случае: такой же обидчивый, непредсказуемый и смертоносный, как черная мамба. У него была особая манера вести беседу - он глядел на тебя сквозь перекошенные очки и медленно кивал головой в знак согласия, хотя в кивках этих присутствовала и разумная доля здорового сомнения. В такие моменты он напоминал потаскуху, которая снисходительно украшает свой монолог сонетом во славу Купидона. Он словно давал тебе возможность - пока не поздно - внести коррективы в твои выводы.
[...] Корсо глядел на меня во все глаза. Он был не из тех, кого можно легко чем-то поразить, особенно когда речь шла о книгах; но услышанное явно ошеломило его. Позднее, узнав Корсо лучше, я задумался: а было ли его тогдашнее изумление искренним, или он пустил в ход очередной профессиональный трюк, разыграл передо мной хитроумную комедию? Теперь, после того как все закончилось, у меня не осталось и тени сомнения: я был
для Корсо источником информации, и он меня обрабатывал.
[...] Он сунул блокнот в карман плаща и поднялся, повесив холщовую сумку на плечо. И я еще раз подивился его показной беззащитности, его вечно сползающим на нос очкам. Потом я узнал, что он жил один, в окружении своих
и чужих книг, и был не только наемным охотником за библиографическими редкостями, но еще любил игры по моделированию наполеоновских войн - мог, например, по памяти восстановить точный ход какой-нибудь битвы, случившейся накануне Ватерлоо. Была на его счету и какая-то любовная история, довольно странная, но подробности я узнал лишь много позже. И тут я хотел бы кое-что пояснить. По тому, как я описал Корсо, может сложиться впечатление, будто он безнадежно лишен каких-либо привлекательных черт. Но я, рассказывая всю эту историю, стремлюсь быть прежде всего честным и объективным, поэтому должен признать: даже в самой нелепости его внешнего облика, именно в той самой неуклюжести, которая - уж не знаю, как он этого добивался, - могла быть разом злобной и беззащитной, наивной и агрессивной, крылось то, что женщины называют "обаянием", а мужчины - "симпатией". Да, он мог произвести благоприятное впечатление, но оно улетучивалось, стоило вам сунуть руку в карман и обнаружить, что кошелька-то и след простыл.
© Артуро Перес-Реверте. Клуб Дюма, или Тень Ришелье В фильме его играл
Ах да, Рафаэль Сабатини - это отдельная песня. Тут я согласна с Корсо - при всей моей любви к "Скарамушу", над которым я вздыхала вчера в магазине, "Капитана Блада" я люблю больше... В 11 классе в школе на английском мы должны были рассказать об одном из английских писателей. При всём моём уважении к учительнице, когда я сказала, что хотела бы рассказать о Сабатини, она долго меня пыталась убедить, что нет такого английского писателя.
-
-
20.10.2010 в 21:40-
-
22.10.2010 в 18:52